Мужики! Полундра! В окладе шатун!
Была и у меня пара встреч с медведями по молодости, вернее даже в отрочестве. Родители мои в 1972 году поехали строить газопровод Уренгой-Помары-Ужгород, ну и меня с собой прихватили — вахтового метода тогда еще не было. Так мы оказались в поселке Светлый Березовского района Тюменской области.
Сплошная ненаселенка, куча болот и озер, кедрачи. Лес, в основном, по гривам на болотах, по долинам рек, да по твердым берегам озер, остальное — где можно сказать тундра, где болота, до ближайшего населенного пункта добраться можно было только вертолетом или самолетом АН-2, или по реке, или по зимнику.
И охота, и рыбалка там, конечно, были замечательные, прямо в поселок глухари прилетали и на крышах домов сидели, а куропатки вместо голубей стайками по поселку шарились.
Но нет, нам с дружком Сережкой Чернышовым нужен был и «берег турецкий», и «Африка», и жажда открытий вообще, что в 13 лет было свойственно каждому мальчишке нашего поколения.
Поэтому и решили мы с Сережкой втайне от родителей махнуть с ночевкой на Черные озера, располагавшиеся километрах в 30 от поселка — туда отец с друзьями на охоту на майские праздники и осенью ездил на ГТТ, туда же они и строительную бытовку приволокли, да и меня один раз с собой брали, так что примерную дорогу я туда знал.
Был конец августа, золотое время — комаров с мошкой уже нет, ягоды и грибов полно, дичь подросла, днем еще тепло, но не жарко — в самый раз по тайге и болотам ходить. Сбиться с пути невозможно — на попутке километров 10 до компрессорной, дальше километров 5 по трубе по лесному участку, ну а дальше, километров 15 по лесотундре по следу ГТТ до самой избы. Я и сейчас бы не заблудился, нашел бы то место.
С собой у нас была пиленая разболтанная двустволка ИЖ-58 16 калибра с десятком дробовых патронов и годовалый Сережкин пес Мальчик — западносибирская лаечка, пару банок тушенки, хлеб, соль, спички и мотовила с лесками и блеснами, в общем, ни на каких медведей мы не рассчитывали.
Из дому свалили часа в 3 ночи во избежание ненужных расспросов родителей, и план наш сразу потребовал корректировок — машины ночью, даже дежурки, не ходили.
Посидев минут 15, пошли пешочком и часика через три оказались на границе цивилизации, за КС, там дорога в нужную нам сторону заканчивалась.
По дороге все разговоры были про отсутствие машин, да про охоту, в том числе и про медведей. Поселок был в полторы тысячи человек, каждый случай встречи с ними был известен каждому во всех подробностях, но жертв не было, ни среди людей, ни среди мишек. Это успокаивало, но не до конца.
По дороге судьба подбросила нам пару роликов от подшипника оси заднего моста грузовика, видать развалился мост на дороге. Эти ролики почти плотно подходили к стволам нашей ружбайки и мы на всякий пожарный случай вытряхнули дробь из двух патронов и снарядили их этими роликами в качестве пуль.
Стальные каленые ролики не то, что медведя — слона прострелят, так мы рассуждали тогда. Снарядили бы и больше, их там много валялось, да патронов то всего десяток, охотиться нечем будет.
Решив, таким образом, проблему с медведями, добрались до конца дороги на КС и свернули на трассу газопровода, проходившей через лесную гриву.
Как только мы сошли с дороги, Сережка вытащил из рукавов куртки стволы и приклад нашего полуобреза, всю дорогу висевшего у него на шее на ружейном ремне — подальше от чужих глаз, и порядком натершего эту самую шею, собрал ружье и зарядил — один ствол дробью, а второй пулей, на тот самый пожарный случай. И объяснил мне — коль он тащил ружье, то первую половину леса он идет с ружьем впереди, а вторую — я.
Наш рыжий пес сразу исчез в кустах и мелькал то спереди, то сзади, потрескивал хворостом, в общем, и охотился, и охранял нас заодно от этих самых медведей, все было прекрасно и не сулило никаких неожиданностей.
Шли мы не по трассе — там было заболочено, а по окрайке тайги — там посуше, да и идти можно потише — не чвакает под ногами и идти легче, все-таки ночь не спали, километров 10 уже оттопали, уставшие, расслабленные, до зубов вооруженные, под надежной собачьей охраной, в какой то полудреме.
И тут, совершенно для нас неожиданно и всего в метрах пяти впереди из-за здоровенной кучи хвороста на нас набросилось что-то здоровенное и ужасное — мне это вспоминается как в замедленном кино — сначала грохот, гром, как потом оказалось, крыльев, летят сучья в разные стороны, потом яростный рев и визг, как оказалось потом, нашей собаки.
Что-то здоровое и черное рвануло вверх, на нас конечно, а куда же еще?!
Потом, а может и одновременно, мой вопль «стреляй!», а может просто вопль.
Потом сдвоенный дуплет и это черное и здоровое в сизой дымке от черного пороха падает обратно в кучу этих сучьев с еще большим треском и начинает их разбрасывать.
Туда добавляется что-то рыжее и белое, собачий визг и рычание, возня, хлюпанье какое-то, летят ветки и сучки в разные стороны и какие то ошметки.
И кроме запаха пороха мы оба отчетливо почувствовали запах крови, хотя раньше нам подобных запахов чувствовать не приходилось.
И все это покрывалось Серегиными криками — Мальчик!!! Патроны!!! Мальчик!!! Патроны!!! Раз пять, не меньше, Мальчик — фальцетом, а патроны — каким то басом, мне даже показалось, что орет басом не он, а какой то взрослый мужик.
Да, поорали всласть все, включая собаку, зато потом остальные полдня разговаривали и смеялись сиплыми голосами.
Окончилось это тем, что пес наш, упираясь всеми четырьмя лапами, задом, притащил к хозяину здоровенного глухарину без головы, полуощипанного, всего в крови, как и сама собака, ставшей красной вместо рыжей и вся в мелких перьях, тоже измазанных в глухариной крови.
А потом мы ползали и ржали, всхлипывали и опять ржали, хихикали и просто обессиленно вздрагивали, стоило только посмотреть друг на друга, на глухаря, или на собаку. После этого я точно знаю, что помереть сначала от страха, а потом от смеха над самими собой — это не просто выражение, чуть-чуть не померли, чуть-чуть.
Оказалось, что своим дуплетом Серега отстрелил этому петуху голову на самом взлете, и тот еще махая крыльями, упал обратно, прямо на собаку, перепугав и нас и ее до смерти, залив кровью все вокруг, а пес его в пылу этой борьбы ощипал наполовину, мстя за свой испуг и визг, принятый Серегой за предсмертный визг собаки под медведем.
А дальше мы, кое-как отмыв собаку, меняясь и, то хихикая друг над другом, то вспоминая подробности, перли этого глухарину через болото до самой избушки еще 15 км, кто их там считал.
Тяжелее я ничего потом в своей жизни не носил. Ни о какой дальнейшей охоте в этот день, как и о медведях, речь, конечно, не шла, об охоте — этого петуха дотащить бы, о медведях — стыдно и смешно, и животы болят.
Мы даже ружье заряжать не стали, от соблазна еще чего-нибудь подстрелить, а от медведей — бравируя друг перед другом, да и перед самим собой своей храбростью после такого испуга.
Псу тоже хватило эмоций через край, да и смотрелись мы то внезапно ржущие и показывающие в лицах все утренние события, то перебивающие друг друга сиплыми голосами о пережитых подробностях, по крайней мере, странно, и пес наверняка опасался оставлять нас одних.
Добрались мы до избушки, молчаливые уже и полностью обессилившие уже под утро, подвесили глухаря снаружи и, ничего не поев и не раздеваясь, даже не зарядив ружье и не заперев тоненькую хлипкую дверь, завалились спать, а собака в первую очередь.
Но ненадолго. Разбудил нас пес.
Приоткрыв дверь и высунув морду наружу, он лаял каким-то злым, отрывистым басом, раньше мы от него такого не слыхали. И весь трясся как в ознобе и раскачивался вперед-назад и вверх-вниз.
Привыкший к шуткам за прошедший день, я, не открывая глаз, и толком еще не понимая, что происходит, сиплым голосом сказал — до чего собака дошла, ужасы снятся, уйми его.
Но Сережка так не считал, он открыл дверь и тоже сиплым голосом заголосил, прямо как утром — «Мальчик!!! Ружье!!! Патроны!!!» «Мальчик!!! Ружье!!! Патроны!!!»
Шутили, и надо сказать, издевались мы друг над другом и над собой весь предыдущий день, поэтому меня сразу свалил очередной приступ хриплого хохота, в буквальном смысле — я аж с нар упал.
Мальчик, вероятно считая, что подоспело подкрепление, вылетел из дверей наружу и выдернул за собой Сережку, который попытался его в последний момент удержать за хвост. Дверь за ними захлопнуться не успела, как они, в том же порядке — впереди Мальчик, а за ним и Серега с собачьим хвостом в руке, буквально влетели обратно, земли не касаясь. Морды у обоих были самые зверские, глаза выпучены, блестят, зубы тоже блестят и оба голосят чего то нечленораздельное.
Я уже было начал приподниматься, но при виде этой картины меня опять свалил очередной приступ веселья, и я опять грохнулся на пол. Дальше события начали развиваться очень стремительно — Серега схватил меня за шиворот и волоком дотащил до двери, а его пес, честное слово, так тяпнул меня за задницу, что я взвыл от боли и обиды!
Но когда распахнулась дверь, открытая моим лбом и потухли искры, вылетевшие из глаз, я сразу прикусил язык, и было от чего — метрах в десяти от нашей хлипкой двери стоял вполоборота к нам здоровенный медведь!
Вся его башка была почему-то белой, а в его пасти чернел наш глухарь, какой же он показался маленьким на фоне этого зверюги! Особенно нас поразила белая медвежья башка – мистика какая-то!
Это потом мы узнали, что она от муки была белая – сзади на санях лежал мешок муки, и медведь его разорвал и весь перепачкался. А до этого – мистический ужас!
Секунд десять стояла полная тишина, слышно было только, как втягивает воздух мишка и выхаркивает его наружу через полуоткрытую пасть, да как стучат зубы у нас у всех троих, как клапана на изношенном двигателе, очень похоже, но гораздо быстрее и громче.
По-моему и вся избушка тряслась, и чайник на печке позвякивал, теперь уж точно не определишь. Постояв так и, наверное, насладившись произведенным эффектом, Михайло Потапыч негромко так, вполголоса, утробно рыкнул, не выпуская из зубов нашего глухаря, и переступил с одной лапы на другую.
Тут же заорал пес, не залаял, не завыл — заорал каким-то совсем не собачьим голосом, но сзади меня и Сереги, из глубины избушки. Сразу, наверняка по команде пса, Серега опять же за мой воротник, который он не выпускал из рук все это время, одним рывком забросил меня в глубину избушки.
В результате этого полета я опять крепко приложился затылком об железную печку, аж сверху с грохотом свалился пустой чайник, и опять искры из глаз. Другой рукой Сережка схватил за шкирку голосящего пса и рванул к двери, повторяя свои любимые заклинания как какую-то мантру — «Мальчик!!! Ружье!!! Патроны!!!» «Мальчик!!! Ружье!!! Патроны!!!» — так, наверное, на фронте кричали пулеметчики, когда у них патроны заканчивались во время вражеской атаки. И с таким же истерическим надрывом, и таким же сиплым голосом, очень, очень взбодряющим действия подносчиков боеприпасов.
Ружье-то я нашел сразу — оно на гвоздике возле двери висело, совсем рядом с Серегой, а вот патроны не нашел — я метался по всем углам и полкам избушки, вытряхнул оба наших рюкзака и смел вниз все, что было на полках и под нарами, а там много чего было, уж поверьте — и чай, и сахар, и крупы, и сигареты, и нитки с иголками, и соль, и перец, и кофе, и еще много всякой всячины, типа свечек, керосина, керосиновых ламп и стекол от них, ведь запасы то не на себе несли — на гэтэтешке привозили.
И все это было в жестяных банках — от мышей. Грохот стоял страшный, железная печка — хороший резонатор. И все это оказалось на полу, на нарах, на печке в мгновенье ока, все вперемешку.
Не помню откуда, но я выгреб даже заныканную кем-то бутылку водки, мы ее потом с Серегой употребили по назначению, но, несмотря на то, что пили вообще первый раз в жизни, ничего не почувствовали — вода водой, часть правда пошла на примочки моих здоровенных шишек — на лбу и на затылке, и фонрей под глазами, вернее одного здорового такого фонаря, тоже безрезультатно.
Патроны, когда все кончилось, мы нашли — тот, что с пулей нашел Серега у меня в кармане штормовки, которую я и не снимал, после этого остальные патроны нашел я — в его куртке, которую он тоже не снимал.
А вообще то страха мы никакого не испытывали — некогда было, только еще с неделю было такое ощущение, что объелись холодка, и все, не считая того, что болели у обоих животы и горло, и не у нас одних, но это потом, а у меня еще и задница, укушенная Мальчиком.
Еще я нашел здоровенный ржавый тесак и три топора и со всем этим присоединился к Сереге и Мальчику, во всех смыслах присоединился. К этому моменту медведь уже сидел, а Серега лаял ничуть не хуже Мальчика, только хриплым голосом. Ну, и я тоже в этот хор включился, одновременно мы с Серегой стучали топорами, он об бесполезное ружье, а я об чайник. У меня лучше получалось, музыкальней как-то.
Слушатель наш только башкой крутил, слава богу, недолго. Надоело, наверное, а может он решил, что не стоит с этими психами связываться, да и глухарь у него на закуску был.
В общем, он как-то сразу, рывком, встал, отряхнулся как-будто даже с пренебрежением, повернулся к нам задом и совершенно беззвучно исчез в лесу, буквально растворился, ни разу не обернувшись.
Гавкать мы все втроем перестали сразу же после того, как мишка встал, собака тоже. И потом не гавкали, когда он нам задницу свою показал, не веря своему счастью, даже мысли не было. А потом мы все втроем дружно плюхнулись на порог и долго-долго сидели, тяжело дыша и высунув языки, а уши у всех троих шевелились как локаторы, ловя шорохи — не возвращается ли медведь.
Напряжение схлынуло как то разом, мы буквально заползли в избушку, закрутили на проволоку дверь и залезли на нары. А пес лег у двери и уткнул нос в щель, так и лежал, только носом присвистывал.
Убираться, есть готовить, патроны искать у нас никаких сил не было, провалились в сон в обнимку с топорами до самого вечера, потом уже патроны нашли, тушенку открыли, прибрались малость и стали думу думать, как и когда отсюда выбираться.
Заодно сделали мне водочные примочки на мои шишки, синяки и укушенную задницу, а потом растопили печку и стали переплавлять оставшуюся дробь в пули, накрутив цилиндрики из старых газет и засыпав их вокруг солью — никто не собирался выходить ночью, хоть и серой еще, не темной, из избы. И хоть и было от печки нестерпимо жарко, и пить хотелось после водки-то, и до ветру тоже, но пока пуль не налили и в патроны не зарядили, дверь открывать даже мысли не было.
И только потом, под утро, с заряженным ружьем наизготовку, с топором и с собакой на веревочке отважились на вылазку. Вот когда страх пришел, зубы, правда, уже не стучали, только волосы на всех холках вздыбились и слух, зрение и нюх обострились до предела. Все свои дела делали по очереди, один без штанов сидит, второй с ружьем сторожит, собака первая.
До озера за водой надо было через лес метров 50 идти, шли полчаса, не меньше, там все трое долго пили в том же порядке, обратно правда пришли гораздо быстрей, и сразу в избу, до утра.
Смешочков уже никаких не было — мало того, что медведь где-то рядом, так и дома нас не пряниками встретят — считай двое суток как пропали. И опять заснули, проснулись далеко за полдень.
Как говорится, утро вечера мудренее, и точно, к утру мои шишки набрали максимальный объем, укушенная половина задницы заметно распухла, а глаза сузились, и синяки вокруг них приобрели какой-то сине-черный, трагический я бы сказал, оттенок.
Серега как-то деловито оживился, даже обрадовался, увидев меня в таком виде, и, сунув мне под нос осколок зеркала, сиплым голосом заявил, что такого меня точно дома бить не будут, когда бы мы не пришли, по крайней мере, сразу — расспросят сначала, потом уж изберут кару.
Вообще, говорил он, нам обоим просто несказанно повезло, что так со мной получилось, и поэтому мы идем сдаваться именно ко мне домой и обязательно вдвоем, иначе его одного дома отец точно пришибет, и спрашивать ничего не будет, а он просто сказать ничего не успеет.
Но для пущего эффекта нам надо усилить мой образ, добавив ярких, бросающихся в глаза, штрихов. По его плану необходимо было намазать мои шишки зеленкой, особенно на лбу, перебинтовать голову, но так, чтобы зеленку видно было. Потом необходимо то же самое проделать с задницей, разорвав побольше мне штаны на месте укуса, ну ладно уж, штаны разорвать где-нибудь около дома, не здесь, и обязательно, для усиления восприятия, смастерить мне костыль, так даже мне идти легче будет, болит ведь нога-то, с какой-то даже надеждой говорил он мне сиплым, свистящим шепотом и блаженно улыбался при этом.
Я все это время разглядывал в зеркало свою прямо таки бандитскую рожу и думал, что же станет с мамой, когда она все это увидит — сразу в обморок упадет, или не сразу? И что скажет моя симпатия в школе, когда увидит такую образину? И какую мне после всего этого кликуху приклеят, сейчас-то Москвой зовут, не обидно вовсе, а потом — страшно подумать!
А кликухи приклеивать у нас умели, например, учителя по математике, Васильева Василия Васильевича, звали Вася в кубе. Другого математика начальных классов, который был маленького, как и его ученики, роста, звали «Пи пополам».
Одноклассника Радика, который вылил бачек бензина в костер и здорово обгорел, назвали Инопланетянином сразу после посещения его всем классом в поселковой больнице, где он встретил нас сидя по-турецки на кровати, в больничном халате, с чалмой из полотенца на голове вместо сгоревшей шевелюры, без ресниц, с опухшими губами и ушами, да еще и все лицо было аккуратно покрыто толстым-толстым слоем зелено-коричневой мази Вишневского
И это ему еще повезло, а меня как назовут?
Осмыслив рациональность Сережкиных предложений, я таким же свистящим шепотом выложил ему все свои соображения и наотрез отказался мазаться зеленкой — потом ведь полгода не смоешь, а также рвать штаны.
Довольно и того, что есть, особенно иссиня-черных фингалов, не то, что родители — любой медведь меня теперь испугается и помрет от медвежьей болезни.
И еще, если он хоть кому-нибудь расскажет, как он мной двери открывал — оторву голову сразу и без всяких сожалений, не смотря на то, что он мой лучший друг, с которым, особенно после случившегося, можно было идти в любую разведку.
В общем, порешили мы намазать меня йодом, он всего неделю держится в отличие от зеленки, а для пущего эффекта йодом же промочить бинты на голове в районе шишек. От костыля я также отказался — сам укус заживет, обойдусь без огласки, и остального должно хватить.
Позднее я, правда, все равно получил свои 40 уколов в живот от бешенства, сразу после медосмотра, никто меня и не спрашивал, нужно мне, или не нужно — сказали, что есть такое слово надо, и баста.
Откуда у меня столько синяков решили придумать по дороге, медведя явно скрыть не удастся, обрез тоже наверняка отнимут, решили рассказать в общих чертах что, мол, я наткнулся на медведя, а Мальчик меня спас, вот он, до сих пор в крови, мы ее, слава богу, не до конца отмыли. Да и отстреленную башку решили подобрать глухариную, мы ее там же, на месте встречи и оставили, тоже доказательство.
После принятых решений мы с легким сердцем перенесли поход на завтра, так как темнеть уже начинало.
А поселок тем временем бурлил — шутка ли, пропали два пацана, двое суток уже, надо искать, а где? В тайге, в болоте, в озере, в речке, где и в какой именно?
По быстренькому опросили взрослых — вертолетчиков, шоферов, соседей, мужиков и вообще всех кто в это время ходил и ездил на рыбалку, охоту, за грибами-ягодами. Никто не знал ничего.
Взялись за наших сверстников — кто чего видел, или слышал, или знает, или догадывается, где и кто с кем дружит, кто не дружит, где бывает, где и когда в последний раз видели, с кем разговаривали, о чем, кто подтвердит….
Велись самые настоящие допросы, очные ставки, с выездом на места рыбалок, каких либо общих сборов. В общем, гестапо, НКВД и Моссад отдыхают.
Были вскрыты все связи, все други-недруги, все группировки, вся иерархия в них, все занятия гласные и негласные всей пацанвы поселка. Все нычки, все шалаши, сарайки и землянки.
И вот там-то и поперло — и рогатки, и луки-арбалеты со стрелами чуть ли не из арматурин, и бомбочки и запасы марганцовки и магния, напиленного рашпилями из анодов ЭХЗ.
И натыренный карбид, и пропавшие баллоны с пропаном, и пропавшие подвесные моторы, ружья, патроны, и самопальные поджиги разных систем и калибров.
И картошка, и тушенка и сгущенка, а у кого и водочка и винишко.
В общем, родители узнали много нового и интересного о своих детях, а у множества этих детей пораспухали уши и покраснели задницы, а вообще, это был пролонгированный процесс, далеко не закончившийся с нашим появлением — не все семьи еще из летних отпусков приехали, их ждала масса нежданных-негаданных впечатлений, что взрослых, что детей.
И все это наделал всего один медведь, который, в общем-то, кроме того, что спер глухаря, ничего и не делал! Кто бы мог подумать! Как все-таки все в мире взаимосвязано!
И как все неожиданно переплетено!
Да, заслужили порку мы, а досталось всем остальным, но были в этой истории, были у остальных и светлые моменты.
Рано утречком следующего, третьего дня, мы бодренько, насколько мне позволяла моя прокушенная ягодица, двинули к дому. За ночь у меня еще распух и мой прикушенный язык, вроде и ранка была небольшая, а вот распух и говорить я практически не мог. Поэтому мы молча и сосредоточенно топали по колено в болотине. Впереди Серега с ружьем, топором и Мальчиком на веревочке, сзади я весь перевязанный как Щорс (след кровавый стелется по сырой траве) с топором и тесаком, опираясь на шест, который все-таки пришлось по пути вырубить.
Мы успели пройти всего километра три по болоту, как со стороны избушки на нас вылетел МИ-4, сделал круг и с открытой дверью боком начал к нам снижаться. В двери маячил человек, показывая нам рукой – мол, пригнитесь, и манил жестами к себе — мол, давайте быстрее.
Первым доковылял я, Сережка героически боролся с Мальчиком, пока не перехватил его под брюхо и не закинул на плечо вверх лапами.
В висящий вертолет меня втащили за шиворот прямо с топором и палкой, и я отполз на четвереньках от двери вглубь салона. И видать, недостаточно быстро, так как мне еще и наподдали пинком, и прямо в больное место, хорошо, что не ниже и посередке, но мне и этого хватило.
Потом на меня грохнулся Серега с собакой, топором и ружьем, и опять туда же. При этом я еще и приложился передней шишкой об пол.
Взвыть я не мог, хоть и пытался, но осипшее горло и распухший язык не давали, да и что можно было расслышать в этом грохоте и свисте. Я только выгнулся и колотил руками и топором по полу, как сдающийся борец на ринге.
Когда меня переворачивали на спину, Серега уже сидел на лавочке с обрезом наперевес, а я все пытался сопротивляться и выгибаться дугой, пытаясь защитить свою задницу от очередной порции боли. Но меня все равно перевернули и прилично приложили об пол спиной и всем остальным, у меня аж в глазах потемнело, и слезы из глаз брызнули. Одновременно отобрали топор, который я все еще сжимал в руке.
Я уже не сопротивлялся, только хватал воздух ртом, как рыба, вынутая из воды.
Видать, только тут летун и увидел мое лицо — мокрое, синее, с заплывшими мокрыми глазами, и перевязанную голову, с бурыми пятнами, очень похожими на кровь.
Вертолетчик округлил глаза, стоя на коленях рывком притянул Серегу за куртку к себе и начал что-то кричать ему в ухо, показывая на меня пальцем — видать, спрашивал, что со мной.
Серега понятливо закивал головой и в свою очередь начал сипеть летчику в ухо, но, быстро поняв тщетность своих потуг в таком грохоте, начал показывать в лицах всю нашу историю.
Я-то хорошо все понимал, в отличие от вертолетчика. Вот Серега показывает, как я собираю ягоду, причем одной рукой, в другом ружье у него, и пока на коленях лежит, вот медведь встал на дыбы и поднял лапы кверху, ружье уже вверху вместе с Серегиными руками.
Вот я бегу от медведя и ору во всю глотку, постоянно оглядываясь, ружье у Сереги ходит в руках ходуном типа весла, из стороны в сторону на уровне пояса. Вот прибежал Мальчик, лает и гонится за медведем, который бежит за мной, ружье вращается в руках, движущихся так, как будто это передние лапы собаки.
После каждой такой сцены Серега вопросительно смотрит на летчика, тыкая стволами ружья то в мою сторону, то в сторону Мальчика, забившегося под противоположную лавку.
После каждого указания стволами на нас Серега тыкает концами стволов в летчика и вопросительно вскидывает вверх подбородок — мол, ты понял, ты все понял? Летчик вздрагивает от тычка стволами в живот, и медленно, даже слишком медленно, с полуулыбкой, кивает головой — да, да, конечно, чего тут непонятного!
Ободренный Серега продолжает свою оживленную пантомиму — вот Мальчик вцепляется в медведя зубами и начинает его рвать на куски! Глаза у Сереги зажмурены, зубы стиснуты, запрокинутая голова, двигаясь из стороны в сторону как у крокодила, энергично отрывает куски медвежьего мяса, а руки отпускают ружье и вцепляются в медведя мертвой хваткой, чтобы тот не убежал.
Удар в Серегину челюсть был молниеносен! Я вообще сначала ничего не понял. Зато летчик понял все и давно, с самого начала Серегиного представления понял — на борту сумасшедший и в руках у него ружье. Ну, и принял меры. Как смог, так и принял.
Летчик, одной рукой придерживая Серегу чтобы он не завалился набок, другой рукой медленно вытаскивает за ствол ружье с его колен. Медленно и внешне спокойно. После этого, разломив ружье, вытаскивает патроны, рассматривает наши пули, качает головой и вытирает пот со лба и с лица.
Потом также медленно наклоняется ко мне и внимательно так смотрит мне в глаза — а что, если и я сумасшедший? Я перестаю дышать и вытягиваюсь по стойке смирно. Ничего вероятно в моих щелках заплывших глаз не рассмотрев, он также медленно подносит свой кулак с зажатыми патронами к самому моему носу. И только тут до меня доходит, что к чему и что ему от меня надо! Я очень энергично трясу головой слева направо и справа налево — не надо мол, не надо, потом сверху вниз и снизу вверх. Он успокоительно похлопывает меня по груди и лезет с ружьем по лесенке в пилотскую кабину.
Спустился он вниз уже вдвоем, видно со вторым пилотом, сразу сунули Сереге под нос нашатырь, этот запах ни с чем не спутать, и, когда он пришел в себя, кулак — сиди мол, не рыпайся.
Тот, что его вырубал, остался с ним, а второй наклонился ко мне и проорал мне в ухо, предварительно прижав мои руки к полу:
— Ты меня слышишь? Если да, кивни головой!
Я кивнул и даже улыбнулся, если это конечно можно было принять за улыбку.
Увидев ответ, и уже слегка ослабив мои руки, он опять проорал мне в ухо
— Ты меня понимаешь? Если да, кивни!
Я опять кивнул, раза три кивнул, и улыбался, улыбался, даже сменил свою «лежку по стойке смирно» и попробовал приподняться, но меня тут же быстро и решительно уложили обратно, а Сереге опять сунули кулак под нос.
Следующий вопрос в мое ухо был посложней:
— Ты можешь рассказать, что с вами случилось? Я наклонюсь, а ты скажешь громко, если понял, кивни!
И тут я совершил ошибку — вместо того, чтобы кивнуть, я отрицательно замотал головой и попытался высвободить руки, чтобы показать им на свое горло и на Серегино тоже — мол, голоса нет у нас, один сип. И сразу же два кулака оказались у моего носа!
Тогда я попытался объяснить доступными мне средствами — показал одному из них свой распухший язык, когда я понял, что до него не дошло то, что я хотел сказать, то я и другому показал.
После этого вопросов ко мне уже не возникало, меня опять успокаивающе похлопали по груди, опять показали кулак и погрозили пальцем, я в ответ им успокаивающе кивнул, улыбнулся, как только мог шире и неожиданно для них опять показал им язык.
В конце концов, сейчас прилетим, грохот кончиться и мы сможем, хоть и сиплыми голосами, разрулить эту ситуацию.
Уже не обращая на нас внимания, кроме того, что придерживали все-таки нас руками, вертолетчики начали общаться между собой, частью в ухо друг другу, частью жестами.
Из их общения и красноречивых жестов стало понятно, что они считают нас сумасшедшими из-за каких-то неизвестных им событий, и что второй пилот пошел в кабину на рацию подготовить нам встречу. Медицинскую пока.
А по похлопыванию по своему плечу и по взглядам и кивкам на Серегу, стало ясно, что и милицию обязательно необходимо оповестить.
Приземлились мы на берегу озера, прямо возле больнички, там нас уже ждали с носилками, вертолет опять в висячем положении принял эти носилки, молча положили нас туда, деловито выгрузили, не забыв выкинуть пса из машины и улетели. Все наши топоры и ружье тоже улетели.
На земле носилки подхватили врачихи и почти бегом, тоже без разговоров отнесли в больничку, в одну пустую палату.
Главврач несколько минут молча рассматривал нас, потом вынес вердикт:
— Начнем с этого вот, перевязанного, а за тем пока присмотрите, подождет своей очереди.
Нас опять никто ни о чем даже и не попытался спросить.
Врач подошел ко мне, надел перчатки и для начала оттянул мне веки сначала одного глаза, потом другого. Хмыкнул и начал осторожно ощупывать голову, нос, скулы и шею, потом повернул мою голову туда-сюда и начал аккуратно снимать бинты. Ощупал мои шишки, потом руки, ноги, ребра. И все это молча, только сопел, остальные врачи — женщины стояли по бокам стола и ненавязчиво так, но крепко придерживали мои руки и ноги.
— Так, череп цел, кости тоже вроде целы, но психика явно заторможена, да и хорошо, хорошо это, хорошо, что этот не агрессивен, не как второй, который чуть вертолетчиков не перестрелял, — уточнил он свой вердикт присутствующим.
Меня для них однозначно не было — диагноз о нашем сумасшествии поставили вертолетчики и сюда довели, из лучших, конечно, побуждений.
А осмотр продолжался.
— Посадите его и попридержите голову прямо.
И неожиданно, и не только для меня, показал мне язык! Потом еще раз и еще. Потом подергал меня за нос и сказал, то ли прося совета у присутствующих, то ли объясняя свои действия — может, в ответ покажет — говорили, что в вертолете он всем язык показывал.
Тут я не выдержал и прямо таки прыснул со смеху, и беззвучно смеялся, иногда покашливая и кхекая, раскачиваясь всем телом из стороны в сторону. Сквозь этот свой смех я услышал уверенный голос врача:
— Ну вот, как таких лечить прикажете? Тут не врач, тут ветеринар нужен!
Врач повернулся ко мне спиной, давая всем понять, что здесь сеанс закончен, и двинулся к каталке с Серегой
— Так-с, так-с, с чего же тут начать, с какого боку подойти — видимых наружных повреждений нет, в принципе, нам физическое положение надо бы установить, в остальном без нас профильные специалисты разберутся. Ну-с, с чего начнем? — подходя к Сереге, спросил как бы всех, и как бы никого, врач, внимательно приглядываясь к новому, особо буйному пациенту.
— Вам лучше начать с вопросов пациенту, — неожиданно для всех раздался хриплый Серегин шепот.
От этого нежданного ответа врач даже отшатнулся. Но быстро взял себя в руки
— Так, этот более контактен, речь сохранилась, но почему он говорит шепотом? — обращаясь опять к кому угодно, но только не к Сереге, несколько растерянно спросил врач.
— Да потому что у меня голос сорван, — опять хриплым шепотом просипел Серега.
Молчание врача подзатянулось, зато все остальные начали перешептываться. Тут Серега перешел в наступление:
— Ну, задавайте свои вопросы, не будьте ветеринаром!
Ошеломленный врач, перед которым лежал явно не сумасшедший только и сумел спросить, показывая на меня:
— А тот что, тоже умеет разговаривать?
— Еще как! — уже торжествующим шепотом отозвался Серега, — Умеет, но не может — кроме горла у него еще и язык прокушен!
Все, включая врача, разом обернулись на меня, вот тут-то я им всем и показал свой язык — целых три раза!
Мужики! Полундра! В окладе шатун!
Источник: ohotniki.ru
