Любит Илья от души порыбачить, петляя на моторной лодке по многочисленным протокам, речкам, отдохнуть на дикой колымской природе.
Он и попросился к старикам в рыбацкую артель.
Стойбище расположилось на островке в устье речки Олгуйа, где Спиридон и Алексей Николаевич каждый год летовали с семьями: ставили сети, устраивали заездки.
Пойманную рыбу хранили в леднике. Раз в две недели приходил катер, забирал рыбу для зверофермы.
Посреди стойбища высился холомо — конусо-образный шалаш из жердей, покрытый корой лиственницы. Посреди холомо располагался очаг. Здесь женщины готовили хачыр — юколу, которую развешивали на вешалах над очагом. Старики вязали или чинили здесь сети: в помещении не было ни комаров, ни мошкары.
На улице с утра зарядил осенний холодный дождь с градом. По корью холомо, как шрапнелью, било градом, а в холомо было тепло и уютно. Старики, вполголоса переговариваясь, ловко орудовали челноком, штопая порванные сети.
Илья у очага мастерил рукоятку топора. Стало жарко, и Спиридон скинул рубашку, представив взору Ильи спину, обезображенную страшными рубцами.
— О, Спиридон, где это тебя так? — воскликнул Илья.
Старик достал кисет, вынул трубку, набил табаком и, забыв ее прикурить, долго глядел на огонь очага. Потом прокашлялся, достал уголек, прикурил трубку:
— Слушай, как было. Как вчера помню: где-то далеко шла война. В ту осень я с Бургачаном охотился в верховьях Ярхаданы на белок. Поначалу нам везло, в день добывали по тридцать-сорок белок. Но не знаю, чем мы прогневили Лэбиенпогля — хозяина тайги, какой страшный грех совершили, а в один погожий день белки вдруг исчезли.
В надежде, что добудем лося и будет нам сытно, взяли из дома мало припасов, даже еду для собак и ту взяли несколько связок юколы. Молодые мы были, глупые…
Старик замолчал, посидел, попыхивая трубкой. Жена Спиридона налила в кружку крепкого чая, поднесла старику и бесшумно отошла вглубь холомо. Подперев руками подбородок, она уставилась на Спиридона жалостливым взглядом.
— Может быть, нам было лень тащить все это на себе, а может, было жаль собак. В предыдущий год случился мор на них, и в упряжке у нас осталось всего две собаки. В первые дни мы кормили их юколой, а потом беличьим мясом. Но вскоре припасы наши кончились.
Два дня проходили по тайге в поисках сохатых, но видели только старые, заметенные снегом лосиные следы. Даже птицы умолкли, предвещая что-то зловещее. Решили идти к Шаманихе. Знали, что там всегда можно подстрелить оленя или лося. Погрузили на нарты наше скудное барахлишко и тронулись в путь.
Собаки до того ослабли, что при подъеме на горку приходилось нам самим впрягаться в упряжку. На второй день Бургачан подстрелил пару кукш, сварили их в котелке, задобрив суп ягелью. Мясо съели сами, кости отдали собакам.
|
|
Утром третьего дня, подзаправившись подогретым супчиком, тронулись в путь. Было видно, что собаки совсем выбились из сил. Решили тащить нарту сами, а собак пустили вперед. Они, почуяв свободу, рыскали по сторонам в поисках чего-нибудь съестного и на склоне сопки учуяли берлогу медведя-мэмэчэн, начали, роя лапами мерзлую землю, повизгивая, лаять.
Нам с Бургачаном еле удалось успокоить и привязать собак. По обычаю предков мы склонили перед берлогой колени и попросили хозяина не гневаться: «Ахмурэлэйэ хахахь (Дедушка с голой ступней), мы простые прохожие, не мы тебя будили, а волк-кодиэл пробегал».
В берлоге послышалось тихое ворчание, переходящее в урчание, и мы решили, что мэмэчэн успокоился. Потихоньку отвязали собак и, держа их на коротком поводке, поволокли нарту прочь. Дошли до речки Сохатиная, нашли заброшенную избушку, когда-то построенную китайцами-золотоискателями.
Вход в зимовье был до того низким, что пришлось на четвереньках заползать в полуразвалившееся помещение. Внутри было очень тесно, в углу виднелся сложенный из камней очаг. Расстелили оленьи шкуры, разожгли огонь и, обманув желудки пустым кипятком, заснули.
Утром проснулся я от спазмов в желудке. Бургачан сидел у очага, стругал ножом в кипящий котелок найденную в избушке чагу. Значит, будем пить чай. Посоветовались и решили остаться здесь на несколько дней, авось повезет, добудем какую-нибудь дичь.
Попив чай из чаги, пошли на поиски добычи. Кругом пустота, нет ни одного свежего следа — ни птиц, ни зверей. На следующий день решили разделиться и побродить вблизи избушки.
Голодному, обессилевшему человеку по снегу идти тяжело. Даже на широких охотничьих лыжах. С голода начались видения: упавшая на снег шишка показалась мне росомахой. Брел я так по снегу, не зная, где снял и оставил лыжи, и вдруг увидел следы человека. Всмотрелся. Вроде огромный человек в торбазах прошел.
И вдруг мне стало страшно. Да это сам Чуулдьин Пулун (старик-демон) прошел! От шока в мозгу прояснилось, и я смог распознать медвежьи следы, скорее всего того мэмэчэна, которого мы растревожили.
Надо быстрее убираться из этих мест. По мере приближения к избушке на меня накатил аромат свежесваренного мяса. Неужели снова начались галлюцинации? Когда вполз в избушку, увидел потрясающую картину: на огне стоял и варился полный котелок мяса.
— На, утоли голод, — Бургачан подал мне покрытую жиром почку лося.
О, что может быть вкуснее сырой почки! После, попивая наваристый бульон, Бургачан рассказал:
— Сегодня Лэбиенпогиль сжалился над нами. Побродив впустую, пошел я обратно. Зашел в заросли ивняка и столкнулся лоб в лоб с огромным уунэл — самцом-сохатым. Одним выстрелом свалил. Распотрошил, забрал сердце, печень, почки и сколько смог мяса. Обессилевшему освежевать всю тушу не под силу, поэтому накрыл все тальником. Завтра с утра пойдем разделаем.
|
|
Утром, плотно поев, собрались за мясом. Я нацепил на ремень якутский нож, Бургачан закинул за спину берданку-дробовик. Идти по льду речки легко, быстро дошли до тальников, продравшись через заросли, вышли на чистое место и тотчас отпрянули назад: тушу лося разрывал огромный медведь.
Учуяв нас, он мгновенно крутанулся, встал на задние ноги и ужасно заревел. От его мощного рева с ближайших деревьев слетел снег. Наши собаки кинулись на хищника. Я встал на колени и, склонив голову, попросил:
— Мэмэчэн, мы мирные люди, тебя не тронем. Умерь гнев, пройди стороной!
Но медведь уже вовсю дрался с собаками. Псы старались схватить его за гузку, а он все время уворачивался. Вот он наотмашь ударил собаку, она отлетела в сторону и упала на снег. Видимо, ударом был переломан хребет. Во мне вскипела злость, выхватив нож, я кинулся навстречу медведю.
— Эй, клыкастый! Вот я, твой достойный противник!
Увидев, что медведь начал поворачиваться ко мне, я отскочил за ствол толстой лиственницы.
— Бургачан, стреляй! — крикнул я.
|
|
Откуда мне было знать, что у него заклинило затвор и он от страха убежал куда глаза глядят! Медведь кинулся на меня, а я все старался укрыться за стволом дерева. Но долго так продолжаться не могло: или он, или я.
Выскочив из-за лиственницы, я кинулся на медведя. Зверь встал на задние лапы и, раскинув передние, бросился на меня. Что было дальше, не знаю, помню только, что меня всего обволокло склизкими вонючими кишками…
Долго ли я так пролежал, не могу сказать. Но, очнувшись, стал подниматься, с трудом раздвигая ворох выпавших медвежьих кишок. Оказывается, ими меня приперло к стволу лиственницы. Чуть в сторонке лежал сам мэмэчэн — мертвый. Все было как в тумане. В уши словно затолкали ваты, голова гудела. Ощупал себя. Руки-ноги вроде целы.
Кое-как проковылял к скулящей собаке Бургачана, наклонился, чтобы рассмотреть ее раны, и меня, как от удара бичом, опоясала страшная боль. Я вновь потерял сознание. Очнулся, когда вернувшийся с взятым в избушке карабином Бургачан начал тормошить меня. Кое-как доковыляли до избушки.
Целую неделю лечил меня Бургачан, отпаивал крепким бульоном, мазал медвежьим жиром изодранную до костей спину.
Старик отхлебнул остывшего чаю.
— А Бургачан где сейчас? — спросил Илья.
Спиридон раскурил трубку.
— Он после этого перестал ходить на охоту. Уехал в Коркодон. Говорят, знатным рыбаком стал.
Источник: ohotniki.ru
